Сны афганца

Даже спустя 40 лет они то и дело бередят душу…

«Мы вернулись в Красноярск весной 1982-го, пробыв в Афганистане ровно год. Вернулись, к счастью, всем составом, которым уезжали, все шестеро человек… Сидим у товарища-сослуживца в кабинете, вдруг на первом этаже заработал отбойный молоток, я – под стол. Друг на меня удивлённо: «Ты чего?». А звук один в один как пулемёт ДШК. Да мне сны про Афган только недавно перестали сниться. А раньше часто видел по ночам, как летим в самолёте, сидим в каких-то развалинах, отстреливаемся, автоматные очереди прямо над головой. Часто во сне всплывали лица сослуживцев: живых и тех, кто навсегда остался на войне…».

Шёл за повышением – отправили в Афганистан

Повышение Константина Масленникова по карьерной лестнице казалось к тому времени делом решённым. Работал он заместителем начальника Курагинкого отдела милиции и вскоре должен был возглавить каратузинское ОВД. 1 октября, в свой 32-й день рождения, Константин находился на работе. Неожиданно поступил звонок – срочно прибыть в краевой главк. Ехать не хотелось, но приказ есть приказ: под конец дня Масленников в предвкушении вручения «портфеля» с улыбкой на лице поднимался к краевому начальству.

— На лестнице встретил знакомого, который спросил, чего я такой довольный. Говорю, так повышают меня, начальником отдела назначают. А он мне, печально улыбаясь: «Ты сильно-то не радуйся, не по этому поводу тебя вызывают», – вспоминает Масленников так, как будто это происходило вчера. – Уже потом он мне объяснил, что расстраивать не хотел. А расстраиваться действительно было чему: вместо повышения меня отправляли в Афганистан. Перспектива, конечно, не из приятных, а что делать? Тогда из УВД Красноярского края всего один человек летал на войну, мы были вторыми.

Что в реальности происходило тогда в Афганистане в 1981 году, мало кто себе отчётливо представлял. Из телевизора вещали: наши войска наблюдают за обстановкой, помогают местной милиции, находятся исключительно в миротворческих целях. Правду начали понимать в Ташкенте, куда группу красноярских милиционеров вместе с коллегами со всего Советского Союза отправили на подготовку. Учили стрелять, ползать по-пластунски, кидать гранаты – всё это явно шло вразрез с той картинкой, которую показывали на голубом экране. «Там мы поняли, что едем не на прогулку – на войну, где убивают». Но дороги назад не было…

«Не страх, а невесёлые мысли»

Константин попал в отряд «Кобальт-2», сменив в Афганистане своих боевых товарищей из «Кобальта-1». По словам Масленникова, задачи воевать перед отрядом не ставили, необходимо было «получать оперативную информацию и реализовывать её».

— Для гражданского населения мы выступали в роли советников сотрудников милиции. На самом деле наш отряд добывал информацию и при помощи войсковых подразделений проводил операции по задержанию тех, кто перешёл на сторону боевиков или им помогал, – сейчас, спустя 40 лет, уже ничего не мешает воину-интернационалисту говорить о том, чем на самом деле занимались русские ребята в Афганистане.

Проводили «фильтрацию» гражданского населения: выстраивали в шеренгу всех мужчин от 16 до 70 лет. В это время информатор – местный житель, сидя внутри БТР, через небольшое окно производил «опознание»: этот душман, этот пособник и так далее.

— Если информацию удавалось сразу проверить, задерживали прямо в ауле. Зрелище, на самом деле, не из приятных. Разные ведь были ситуации. Кто-то из наших рассказывал, как они однажды двигались колонной по аулу, и вдруг на них посыпалась автоматная очередь – это была засада, стреляли со всех сторон. Нескольких ребят убили, ещё нескольких ранило, – с горечью вспоминает Константин Масленников. – Один из душманов забежал в дом, где были старики и дети, где-то затаился. Пришлось всех вывезти на улицу и бросить внутрь гранату. От строения ничего не осталось, а ведь это был чей-то дом.

Смерть подстерегала буквально на каждом шагу: твоим убийцей мог стать сотрудник местной полиции, женщина или старик, да даже кажущийся с виду безобидным ребёнок. Вообще, по словам нашего собеседника, дети относились к русским-«шурави» с интересом и даже помогали, когда те восстанавливали бассейн у разгромленной боевиками школы.

— Но были и другие ситуации. Например, на окраине города, где мы как-то раз проезжали, стоял малыш лет трёх-четырёх и бросал в нашу сторону камни. Мы остановились, спрашиваем: «Зачем ты так делаешь? Мы же друзья». А он – нам: «Ниста, ниста, ниста», что в переводе означает «Нет».

Было страшно. Но это не тот страх, который испытывает человек в обычной жизни. Если долго находишься на войне, страх притупляется. Не уходит, а лишь перетекает в другую стадию. «Летишь на вертушке и чётко понимаешь: сейчас стрельнут моджахеды, и ничего от тебя не останется. Но это не страх, а просто вот такие невесёлые мысли…».

— Бывало, что люди «ломались». Одного нашего товарища из Минска – Володю, постигла такая участь. Он как-то сразу внутренне дал слабину, дал волю страху. Надо на операцию выдвигаться, а он заболел. Раз заболел, два заболел, три… А мы не настаивали особо: брать с собой такого человека рискованно, в трудную минуту на него опереться нельзя. Товарищем мы Володю считали, но уважением в группе он не пользовался, – рассказывает Масленников. – Правда, позже, когда я уже был на гражданке, он мне писал из Афганистана, куда после отпуска вернулся. Рассказывал, как подолгу сидели в засаде в горах, где с любой стороны могли подойти душманы и просто в упор расстрелять их. Получается, поборол Володя свой страх в конечном итоге всё-таки… Пробыл на войне ещё два года, домой вернулся живым.

И если со страхом ещё как-то совладать можно, боль и горечь от потери боевых товарищей никуда не уходит. И вроде есть понимание, что это война, люди здесь гибнут ежедневно, но когда на твоих глазах от человека, с которым ты разговаривал ещё десять минут назад, остаётся одно окровавленное туловище, будь ты десять раз стойким и мужественным, завоешь белугой. Смерть есть смерть.

— Отправились как-то на операцию – кагэбэшники на двух БТР и мы сзади на «Ниве». В одном из танков – мой земляк из Красноярска Саша Грибалев. Чуть отстали от них. Слышим: в нескольких метрах от нас взрыв. Пять минут, и мы на месте. Кричу: «Сашка! Сашка! Земляк!». Вижу – лежит на земле, одна нога на сухожилиях весит, другой вообще нет, обе руки оторвало. Он ещё в сознании был, в полубреду лепетал: «Жжёт что-то в животе, жжёт…». Его на вертолёте – в госпиталь. Утром мне сообщили, что умер на операционном столе. На следующий день увидел у себя на висках несколько седых волос.

Война есть война?

— Как для себя объясняли, что приходится стрелять в живого человека? Пусть другой национальности, вероисповедания, но всё же такого же человека?

— Они – враги. Ты не убьёшь – убьют тебя.

— Есть в войне что-то хорошее?

— Нет. Но война показывает человека таким, какой он есть. Я прошёл проверку войной и точно знаю, что не трус, не боюсь трудностей.

— Вам знаком «афганский синдром»?

— После войны я, конечно, какое-то время приходил в себя. Но у некоторых «афганцев» жизнь и правда под откос пошла – забухали, семьи распались… К счастью, у меня таких примеров немного, все сослуживцы смогли продолжить жизнь на гражданке.

— Понимаете спустя 40 лет: за что воевали?

— Для того, чтобы наши враги не подошли к границам и не пересекли их. Мы защищали Советское отечество. Так считают все мои сослуживцы.

— Государство сказало вам «спасибо»?

— Ещё как. Дали орден «Красной Звезды», почётную грамоту Президиума Совета СССР, знак воина-интернационалиста. К юбилейным датам постоянно дают медальки.

— Награды греют душу?

— Особо нет. Лучше бы к пенсии доплату сделали. Я лишь получаю плюсом три тысячи рублей. Да и то только потому, что отказался от бесплатного медицинского обеспечения.

Фото из открытых источников